Человек, обретший смысл жизни на данный ее день, могущий творить свою жизнь по образу и подобию, созданному его воображением, творить каждый свой день таким, каким ему хотелось бы его видеть, могущий воплотить весь тот объем, который он включает в понятие "жизнь" в собственном жизнетворчестве — такой человек, человек-творец, является сейчас самым большим дефицитом в любом государстве и любом обществе. Потребность в землях, нефти, хлебе, валюте, идеалах ничто по сравнению с этой потребностью. Человеку жизненно необходимо убедиться, узнать, увидеть собственными глазами, что та жизнь, которую он может создать в своем воображении, жизнь желанная может быть осуществлена здесь — в его собственной жизни и сейчас — им самим. Не узнать об этом человеке из книг, фильмов или передач, а увидеть такого человека рядом с собой, почувствовать как он живет, научиться кататься на этом велосипеде.

Когда мы слышим о беспорядках в армии, вряд ли представляем себе во всем объеме жизненное воплощение этого устойчивого словосочетания. Нам рассказывают реальные случаи из службы призывников, называют имена тех, кто, не выдержав "испытаний", прервал их бессмысленную цепь — благо орудий уничтожения там достаточно. Нам показывают Афганистан, Чечню и, наконец, российский канал демонстрирует получасовую пленку из стационарной, если можно так выразиться, воинской части, где командир взвода и его товарищи избивают тех, кто "позеленее". Избивают изощренно (научились!) вдвоем, втроем в течение двадцати минут — сами же и кассету записали. Разбивают голову, печень, почки, легкие, пах. "Я командир взвода, — говорит главный герой. С этими юнцами мы проделываем то же самое, чему два года назад подвергались сами. Здесь так заведено. В этом соль службы." Мы сидим перед экраном. Кто-то после увиденного не осмелится родить сына, кто-то будет бесплодно возмущаться родителями состоявшихся "дедов", кто-то их учителями... Но есть совершенно конкретные люди, которые живут в этом аду не полчаса, как мы зрители, ни день, ни год, а годы и даже десятки лет, люди, которые, желая или не желая того, поддерживают огонь в этом очаге, ставшем лишь временным пристанищем героям этой пленки и их жертвам. Где, когда, при каких обстоятельствах, какими ценностями и целями, на чьих примерах и кем конкретно обучаются, воспитываются и выпускаются эти офицеры, под ответственность которых почти из каждой семьи уходит ребенок? Ничего не происходит из ничего. Был славным малым, вдруг ни с того ни с сего стал во главе гарнизона насилия и суицида. Знаю, что преподаватели военных училищ великолепно понимают, о чем я говорю.

Вопросы все те же: чего я хочу?, для чего я живу?, зачем моя молодость, сила, здоровье?, зачем все это?, какой в этом смысл?, куда мне двигаться дальше? Не вообще: какой смысл в человеческой жизни или куда пойти человеку? — время общин и общностей осталось далеко позади. Нет, эти вопросы имеют смысл только по отношению к каждой конкретной жизни. Для чего я живу, чего мне хочется больше всего на свете, ради чего мне стоит жить здесь и сейчас? Зачем я пришел сюда учиться? Какова моя цель, средством которой служит обретение умений и навыков здесь, в военном училище? Ни священник, ни психолог, ни фильм, ни книга, ни передача, ни участие в каком бы то ни было проекте, ни правительство, ни национальная, ни эзотерическая, ни религиозная, ни какая бы то ни было другая идея решить эти вопросы для меня и за меня не могут. Ответы на них невозможно преподать или спустить в виде морали и нравственной проповеди на послушные головы своих подначальных. Соорудить основу, стержень всех моих помыслов и действий могу только я сам. Это напрямую зависит от того, чего я хочу, а ведь этого никто лучше меня не знает. От пятнадцати до двадцати лет — тот самый возраст, когда ответы на эти вопросы могут стать основой жизненного поиска. Могу привести десятки примеров. Вот один из них.

"К чему стремится мир? К черноте, серости, жизни без смысла. Зачем? — спрашивают себя люди. Как лучше жить — по правилам или без них? Вести себе самому непонятную, даже бессмысленную жизнь?

У нас нету цели, но есть у нас мысль,
А если есть цель, то мысли нету.
Без мысли, без смысла, без думы, без тела
Перед нами встает обиженная дева,
Предвещая удачу или потерю.

Я люблю мир фантазии, где нет никаких законов, где нет этой серости, где мир я воспринимаю так, как я хочу этого". Это размышления семнадцатилетнего Сережи Таранова, будущего офицера, как видите, способного на вполне целостный жизненный охват. Но что надо для того, чтобы те вопросы, которые он здесь задает выкристаллизовались для него в вопросы более конкретные по отношению к самому себе, а требование на них собственного ответа стало самой важной задачей в его жизни, и не случилось так, что это размышление на уроке улетучилось как неведомое облако и слава Богу? Для этого надо только одно — чтобы эти же вопросы терзали преподавателя (по отношению к его собственной жизни, разумеется) и были основой и отправной точкой для него самого. Все знания, умения, навыки, опыт, трудовой стаж не имеют смысла, если человек не является вожатым самому себе. А кто ищет, тот находит, и когда передо мной изо дня в день стоит не банк знаний, а творческий, живой, сумевший создать себя и собственную жизнь сильный и свободный человек, то его пример помогает мне открыть в себе источник света в тысячу раз действеннее, чем все знания, которые когда-либо были доступны человеку. Или я решаю эти вопросы прямо сейчас, или я не решаю их никогда. Если я говорю себе, что еще не способен дать ответ на эти вопросы, надо самому себе сознаться, что готовность сия не посетит меня никогда. Для абсолютного большинства преподавателей в силу вполне объективных и понятных причин, выработавших у них иммунитет к таким "сложностям", характерно бескомпромиссное "никогда". На их лицах, таким образом, запечатлены совершенно другие заботы. Но все имеет смысл, так как оно есть. И делом пустым и ненужным было бы обвинять в этом кого бы то ни было: каждый из преподавателей делал и делает в жизни все, на что только он способен и что в его силах.

...Пытаюсь выстроить какую-то цепь взаимосвязей, приводящих и наводящих на обнаружение механизма решения этих, основных для меня вопросов, пытаюсь отыскать некий рычаг, способный повернуть человека к самому себе, не дать опять уйти ему во внешнее, выстраиваю хрупкое-хрупкое здание... и что же, мои попытки не остаются без внимания. Методист, отсидев парочку моих занятий (вразброс, вырванных из контекста, разумеется) спрашивает, почему на урок преподаватель опять не подготовил карточки и дидактический материал. И хотя любой, причастный к этой ситуации или наблюдатель без оптического прицела узрит, что у этого заслуженного во всех отношениях методического требования и у сидящих напротив меня конкретных мужчин давно уже нет ни единой точки соприкосновения, от этого ничего не изменится, т. к. сама методист не узрит этого никогда, как и сейчас она не видит этого в упор. И снова здесь каждый на своем месте и потрясает без устали собственными ценностями. О методист, с пергидрольной прической и министерским прошлым! Как сама неотвратимость она является к вам с добром, неся перед собой последнее усовершенствование — тысячу и одну методику миграции интереса малых сих от карт игральных к карточкам и дидактическому материалу. Что тут поделаешь?..

А жизнь учащихся тем временем продолжается. И юноша, который вчера еще опирался на дидактический материал и более чем удовлетворительно сдал экзамены по всем предметам школьного и специального военного курса обучения, сегодня становится офицером того самого взвода, соль жизни которого запечатлена на кассете. Он не получил должного воспитания, скажете вы? Что ж, он не посещал церковь, театры, музеи, галереи, выставочные залы, Екатерининский дворец, Курган Славы и Брестскую крепость-герой? Добровольно или насильно каждый школьник оказывается материалом этого ковша воспитания — не сомневаюсь в том, что не минула сия участь и нашего героя за кадром.

Итак, и знания, и воспитание он получил, так чего же все-таки не хватило для того, чтобы в его жизни происходило нечто совершенно противоположное тому, что происходит? И если то, чего не хватило, невозможно извлечь из школы, средней или высшей, а очевидно, что не хватило самого главного, то зачем тогда школа? Какой в ней смысл? Если с преподавателя можно потребовать знаний или воспитания или чего-то еще "внятного и общедоступного", а того, чего он не может дать от него требовать нельзя, то какой смысл в сотовом меде, который льется в дырявые пригоршни?..

Что такое предметные знания? Это базовые знания для каких-либо профессий. Но знания профессиональные имеют смысл только нанизанные на какой-то человеческий стержень — прежде человек, а после уж, и кроме того, он мастер и профессионал. Упор, уклон, все занятия в школе и школой (средней, специальной, высшей) все еще посвящены тому, что кроме того, чему-то побочному, не главному. А главное возлагается на церковь-матушку, на музеи... и — смешно, конечно, но что поделаешь, если это так — на Пушкина. Один очень заслуженный в нашей стране человек, ныне профессор Театральной академии, признался, что последовательно прививает студентам любовь к классическому искусству, так как верит в то, что тот, кто слушает Моцарта, уже не сможет убить или ограбить. (Опустим то, что история знает примеры прямо противоположные, и примеры массовые). Пусть это так, пусть даже и еще целый ряд ненужностей он не сможет делать в своей жизни, но... вопрос всегда в том, что же он сможет? Ведь и церковь, и музей, и Хатынь, и весь этот ряд целью своего воздействия имеет то же самое: тот, кто это видел или видит регулярно, тот, кто проникся этим, убивать и воровать уже не сможет. Но ужасно хочется узнать, где те злачные места, кто те реальные люди сегодня, которые занимаются самым главным — воспитывают или учат, или еще как-то воздействуют на человека для того, чтобы он смог чего-то хотеть, смог осуществить в жизни то, что хочет?

Конечно, мне очень интересно, как человек поступит в той или иной сложившейся в его жизни ситуации, какой выход он изобретет из тех предлагаемых обстоятельств, в которых однажды найдет себя. Да, его выбор обнаружит его — и он предстанет более или менее сильным, более или менее благородным, более или менее крупным... Но! Этому интересу уже тысячи лет! Потому и наступило сегодня, что он в чем-то существенно изменился. Какую ситуацию сможет создать в своей жизни человек, какие обстоятельства он сможет себе предложить — вот что мне в тысячу раз интереснее изобретаемого следствия.

Цели и ценности каждой конкретной человеческой жизни не могут прийти в нее откуда-то извне: по наследству от родителей, из XIX века, эпохи Античности или Средневековья. Они не могут быть преподаны в школе или вузе, не могут вселиться в меня посредством участия в семинарах и пленэрах, я не подхвачу их как заразу в галереях или выставочных залах. Человек, воспитанный музеями, будет прекрасным музейным человеком, не более. Конечно, со многими из созданных ориентиров можно согласиться, что-то воспринять и даже перенять, но если это не является источником жизни для меня, стимулом к жизни каждого моего дня, то это не имеет смысла и остается на уровне восприятия. Ценность — это то, что наиболее дорого мне, то, что для меня является самым жизнетворным, если можно так сказать. Само собой разумеется, что мое открытие, то, к чему я прихожу сегодня, сейчас, в наше время, и в своей жизни, дороже, важнее, жизнетворнее и потому ценнее для меня, чем все открытия, сделанные ранее пусть даже очень симпатичными и мудрыми людьми, такими как Христос или Будда, или Аристотель, например. Думаю, что каждый человек более всех книг на свете дорожит теми открытиями, которые созданы им самим в процессе целостного творчества своей жизни. Таким образом, каждый — сам творец ценностей своей жизни и ее целей. Иначе как собственным примером и примером своей жизни воспитать и преподать это творчество невозможно. Власть методик не распространяется дальше того традиционного, в котором жить уже не интересно.

Во времена своего ученичества и во времена своего преподавания я приходила к одному и тому же выводу: учителя и учащиеся, не находя друг с другом общих точек соприкосновения и интереса, общих нерешенных вопросов и только здесь возможных открытий, которые изначально были бы востребованы и одними и другими выходят из положения тем, что вбрасывают в свое межличностное пространство нечто совершенно постороннее, нечто никак и никогда не могущее быть самой жизнью ни для той, ни для другой стороны. Одни бедны тем, что "должны" преподавать это, другие тем, что должны это не только воспринимать, но и сдавать. Таким образом, во всех отношениях бедный учитель (и собственным "никогда", и материально) облегчает свою бедность насилием: "Я знаю, что тебе это не интересно, но у тебя нет другого выхода, и я заставлю тебя это выучить". Но есть ли хоть один человек, кому это было бы действительно нужно — директор школы, родители, президент — кто этот человек?

На нашего героя за кадром не повлияла школа, скажете вы? (Герой за кадром — это офицер того самого взвода, в котором изо дня в день происходит апокалипсис сегодня). А сами-то вы, когда сидели за партой, хотели стать тем, кого видели перед собой, или хотя бы быть похожим на своего учителя, прожить такую же по наполненное -ти и интересу жизнь, как у него? Скорее всего вы ответите, как отвечаю я и абсолютное большинство моих ровесников: "Я поменял немало парт, повидал немало учителей, среди них были прекрасные специалисты, у кого-то можно было научиться грамотности и интеллигентности, у кого-то панорамности и цепкости мышления, у кого-то доброте, у кого-то пониманию и любви, у кого-то тому, как: "что бы в жизни не случилось, никогда не унывать" — у кого-то усердию и нечеловеческой трудоспособности, у кого-то терпению и самопожертвованию, у кого-то тому, как завоевать авторитет. Но среди учителей школ и преподавателей вуза я не встретил ни одного полновластного хозяина себе и своей жизни. И не диво — еще совсем недавно человек не принадлежал себе настолько, насколько это стало возможно сегодня. Не было никого, чья жизнь была бы полна, интересна и желанна им самим во всех ее проявлениях. Не было ни одной такой жизни, какой хотелось бы мне видеть жизнь свою." Конечно, нельзя сбросить со счетов то, что в условиях жизни наших учителей было много меньше той свободы, которая сейчас доступна нам. И даже то, что эти люди остаются прежними и сегодня лишь потому, что они "еще той закалки", и формирование их пришлось еще на "то время", а самых симпатичных из них скорее характеризует слово боец, чем свободный. Но ведь и наше "нечего перенять в чем-то самом главном", и наше несогласие оставаться в интересах и занятиях по сути дела периферийных по отношению к самой жизни тоже невозможно сбросить со счетов. Вопрос ведь всегда в том, довольно ль мне этого? Не обнаруживаю ли я в себе силы к чему-то большему?

Кто-то прекрасно, глубоко, самоотверженно знает, понимает и чувствует Пушкина — его произведения, его жизнь, его увлечения, его родных, друзей и врагов. Он прекрасный специалист в своей области. Но почему-то эта глубина, эти знания, эта уникальная его способность чувствовать ту жизнь ровно ничего не значит для мира другого человека — для совершенно другого мира. Почему-то эта монета является небесполезной только в собственном банке. Люди так глубоки и неодносложны в своих специализациях, что английский ученый — филолог-шекспировед — может не знать, что "Женитьбу Фигаро", например, написал Бомарше, он уверен в том, что истории об искрометном цирюльнике всецело плод фантазии гениального Моцарта. Но насколько безобидно то, что специализация английского филолога далека от филологии французской, настолько реально и жизненно важно то, что мир одного человека во всей своей огромности и фантастичности закрыт для человека другого и ничего не значит для него, и так бесполезен для него! Люди очень страдают оттого, что их силы, отданные на усовершенствование, на приобретение знаний, на борьбу с самим собой в деле взятия в собственой отрасли все новых и новых высот рано или поздно оборачиваются насилием по отношению к тем, кому это преподается — кому это в жизни "пригодится". Человек так озабочен тем, что его ценности должны стать ценностями другого, что самого этого другого видеть не способен. А может быть, считает, что другой не способен на собственные открытия и ему можно только преподать, навязать, спустить сверху вниз знания, уже затверделые от времени?

Все дети — и те, кто любит Гоголя, и те, которые к нему равнодушны, — задают один и тот же вопрос: почему великий русский писатель, сжигая вторую часть "Мертвых душ", пощадил часть первую? Это беззлобное сожаление по поводу выжившей части возникало и возникает уже ни у одного десятка поколений, но в преподавателях не убивает уверенности в том, что "Мертвые души" — выход из жизненной ситуации тех, кто не хочет их читать. Почему? По той же самой причине, по которой в начале 90-х большинству взрослых было не понять, зачем подростки зажигают свечи, приносят цветы и проводят дни у стены Цоя, ведь он же так примитивен! Причина в том, что "меня ждет на улице дождь, его ждет дома обед". И миры эти несоприкасаемы. Тот, кто сегодня стоит на улице, не может достучаться каской до того, кто сидит в кабинете, до того, под чьим окном он стоит. Кабинетный не слышит уличного день, два, неделю, месяц, полгода... Не думаю, что одному из них лучше, чем другому. Нет, здесь так же, как и в случае с учащимися и преподавателями, — и тем и другим скверно. Проблема состоит в том, что человек не может сделать шаг навстречу другому человеку, попросту не знает выхода к другому. Почему бы им не увидеть друг друга, чтобы вместе сотворить ту реальность, в которой и тем и другим будет лучше? Потому, вероятно, что люди так не ценят, не любят сами себя, что считают малыми беспомощными орудиями в руках чего-то великого. Одни уверены, что между ними стоит огромный монстр по имени Школа или Образование, со своим кнутом и огнедышащей пастью, другие, что их разделяет непреодолимая стена — Государство, и сделай они неосторожно хоть один шаг друг к другу — эти чудовища раздавят их. Но видел ли кто-нибудь когда-нибудь этих всесильных сущностей? Есть только я и другой — вот единственная реальность. И если наше "хорошо" зависит друг от друга, то только в наших силах преодолеть наше "плохо". Будет ли нам лучше, перейдем ли мы в какое-то новое качество, зависит от того, насколько каждый из нас способен на сотворчество.