Все то исключительное многообразие мировосприятий — западных и восточных, исторических и современных, научных и религиозных, — которого мы кратко коснулись в предыдущих частях, оказывается возможным свести под одну крышу (наш мировоззренческий объем традиционного) — ввиду единой для всех них первичной убежденности. Мир, Бог, Истина, Космос, "не-я", Брахман индусов как самодостаточная реальность противостоят мне, человеку, характеризующемуся как раз своей принципиальной недостаточностью. Существует определенный путь, следуя которым, я, человек, могу в конце дорог прийти к искомой цели (религиозное служение и исповедывание Веры, йогическая садхана, получение эзотерических знаний, тяжелая "без света белого" социальная работа и т. д.), ибо я есть тот, кто может выбрать между Истиной и ложью, Добром и Злом, правильным и неправильным. Диктуемый выбор и основные мотивации этого пути: во-первых, знать, следовать, выполнять, соответствовать, уметь, делать, работать, упражняться и, во-вторых, преданность, вера, доверие, усердие, настойчивость, мужество, непоколебимость и сознание священности и сакральности пути, традиционность.

В этих строках — мировоззренческий итог человечества конца XX-го века. Невозможное на истинно-центричном уровне, такое подытоживание становится возможным на уровне мотивирования и выбора человека. Но если любая "истина" — не более чем культурно-исторически обусловленная частность, то в чем может состоять новый выбор современного человека теперь, вслед за утратой Бога, потерявшего и истину? Человека, к концу XX века уже достаточно преуспевшего в деле утверждения своей независимости во всех сферах жизнедеятельности, но не совсем теперь понимающего, во что ему верить, куда стремиться, и, самое главное, куда девать свою недюжинную силу, которая все больше высвобождается из тисков необходимости обеспечивать свое физическое существование. Ведь вся проблема современности именно в этом — в чем бы не состояла любая традиционная или новая истина, но предлагаемый ею выбор неминуемо будет все в том же следовании, выполнении, работе, делании... — что не то чтобы претит духу моей независимости, но—и это самое главное! — просто заведомо меньше всего того, что я обнаруживаю в себе как свою первичную данность и хотение.

Это все равно, что хочешь кататься на велосипеде — но есть такое желание и все-тут! — и приходишь в единственный во всей местности велосипедный магазин и видишь в наличии только детские велосипеды. Тебе говорят, что других, кроме детских, велосипедов не бывает и предлагают попробовать один, второй, третий — на выбор, — а вдруг окажется, что их детскость и малость — это только субъективность восприятия, что все у тебя получится и на этих, якобы малых машинах, на которых все ездят. Ты с энтузиазмом садишься на первый, и дико согнутые коленки начинают усердно работать... Видимо, недостаточно усердно, надо бы постарательней... Немного разочарованный, пересаживаешься на другой, — может быть, тот, первый, был просто неудачным? — но этот, второй, просто разваливается под тобой. Еще один?!. Ну раз больше велосипедов, кроме этих, просто не существует... что же, попробуем еще и этот.

Новизна этой книги в том, что детские велосипеды — это не окончательное и последнее слово, не единственно возможная реальность — что бы там ни утверждали своими словами и делами, жизнями все вокруг — коль скоро мое желание кататься-жить больше чем все правды и истины мира, вместе взятые. Пусть во всем свете нет моего велосипеда как некой загодя отлитой и предуготовленной для меня жизненной формы, но это только означает, что я могу и должен ее создать! И я буду ее создавать до тех пор, пока мое внутреннее ощущение скорости-поездки-жизни — самое глубокое, самое мое — не совпадет с тем, что будет сотворено и испытано в реальности физической.

Мир, внешняя реальность, "не я" не есть нечто самодостаточное, заданное раз и навсегда, абсолютное, неизменное, застывшее в своей неизменной первозданности. Имеет место некоторое качественное изменение, трансформация не только в отношении между мною вчерашним и мною сегодняшним, но — и в равной степени — между миром вчера и миром сегодня. Мир, реальность, "не я" зависимы от моей жизни, зависимы от проявления или непроявления мною творчества. Вместе с преображением меня, живущего, происходит преображение и мира, который следует признать развивающимся и трансформирующимся образованием.

Меня, человека, и реальность моего существования связывают отношения не познания (предполагающие, что есть только один единообразный для всех живущих мир), но отношения творчества (в этом случае, конечно, речь идет о 6 млрд. существующих миров). Общая физическая реальность, отвечающая за принципиальную возможность сосуществования этих 6 млрд человеко-миров, открыта для безусловно полезного и истинного научного познания; такого познания, однако, на поверку оказывается явно недостаточно в деле полного устроения жизни общества и каждой конкретной человеческой индивидуальности. Принципы научного познания, перенесенные на жизнь каждого конкретно живущего, попросту не работают и ничего не говорят человеку о последних, конечных вопросах его существования. Человек есть нечто большее, чем человек-объект человеческой науки и это не подвешенный в воздух страстный порыв этического увещевания. Разница между мирами политика и театрального режиссера, шахтера и спортсмена, голодного и сытого не менее реальна, чем реальны моря и горы, леса и равнины, миры флоры и фауны. Готовность горы свернуть или совершить самосуд через повешение так же реальна, как это деревце за окном. И более того, то, что заставляет лезть в петлю самоубийцу, и тот подъем, что сопутствует каждому творческому акту, в своей реальности значительно превосходят для человека, этот подъем испытывающего (накладывающего на себя руки), весь физический мир в своей совокупности. Установка же на единственность объективного физического мира науки происходит от средне-обыденного состояния сознания, не знающего ни экзистенциально-энергетической ямы самоубийцы, ни горных высей творцов. Так что оставим в стороне попытки разгадать тайну человека вообще, безотносительно к конкретной человеческой индивидуальности, ибо это принципиально невозможно, глядя из единообразного и общеобязательного объекта физического мира науки. Ответы на вопросы: "Кто я?", "Зачем я?" и "Для чего я?" возможны только из субъекта и предполагают прохождение через уникальный личностный опыт всяк эти вопросы задающего.

Еще раз: кроме мира физического (как некой универсальной возможности и общей для всех сценической площадки), каждый из нас живет в индивидуально-своем мире, конструирующем для нас первичную реальность жизни, свой рай и свой ад. Так что снова — как и некогда у Шекспира — мы актеры на подмостках мироздания, только теперь плюс еще и авторы исполняемых нами же ролей. Мир физический, мир социальный есть материал для моего творчества, на основе которого я имею возможность творить. Моя жизнь, мой мир есть ничто иное как результат моего творчества. Я переживаю то, чем живу, чем наполняю свою жизнь. Если мне плохо, то для меня это вовсе не означает, что мир или другие люди объективно плохи и что мой выбор заключается в том, чтобы направлять свою энергию, свою сознательную активность на обвинение и обличение плохости и недолжности, лживости и продажности мира, близких, других, президента, правительства, государства. Это — не выход, это — не выбор, потому что: во-первых, мир — мой мир! — не станет от этого лучше; мне будет все так же плохо, причина того, что делает плохим мою жизнь здесь и сейчас не будет творчески преобразована и тем устранена. При этом, правда, у меня будет дело-завязка, полностью посвятив себя которому, можно будет пережить немало исполнено страстных минут убежденности в своей правоте и неправоте мира, подкрепленной праведным и справедливым возмущением по поводу неправды и лжи всего мироздания. Во-вторых, мир других людей также не станет от такой моей позиции сколь-нибудь лучше, скорее, наоборот. То, чем человек может быть бесконечно необходим и полезен для другого, пролегает на совсем иных путях, чем бесконечный ряд окриков "так нельзя", "так неправильно", негативных характеристик и предложений помедитировать другим на предмет их неполноценности и несостоятельности, греховности и неистинности.

Думаю, что очень скоро физики придут к открытию творческой природы человеческого сознания, т. е. к способности сознания не столько отражать, познавать, сколько конструировать физическую реальность.^* Причем конструирование реальности как функция сознания происходит non-stop, в течение всей сознательной жизни человека. Собственно, целостное осознание себя здесь-и-сейчас служит непременным условием всякого творчества. Стоит ли повторять, что все мы очень различаемся в степени осознаваемости наших жизней. Именно в силу этого основополагающего различия полная связь между проявляемой человеком активностью и его жизнью во многих человеческих мирах представляется чем-то в высшей степени проблематичным и "недоказуемым". Человек оказывается живущим как бы жизнь вообще, но только не свою уникально-личностную жизнь. В "этой" жизни и в "этом вашем" мире я могу не знать, чего хотеть, и переживать скуку и пустоту, никчемность и безысходность как всю непричесанную правду и первореальность жизни, лишь скрашиваемую возможностью получения удовольствий, развлечениями, наркотиками, спиртным или бегством в любые другие бессознательности. Творческое же преображение, трансформация и полнота жизни — это событие, процесс, возможный только в моей индивидуальной жизни и в моем личностном мире.

Творчество есть путь соединяющий меня каков я здесь и сейчас со мною же, единым со всем сущим в вечности. Путь творчества один, но предполагает 6 миллиардов вариантов своего прохождения — вот вам и формула нового мировоззрения.

Сознательное творчество до сих пор так уникально и маловстречаемо ввиду проблематичности самой возможности быть в здесь-и-сейчас. Можно даже сказать, что творчество — это и есть дерзновенный порыв всегдашнего бытия здесь и сейчас, что невероятно, немыслимо трудно, "Если хочешь быть счастливым — будь им!" Козьмы Пруткова сколь верно, столь и бесполезно. Именно в этом несуразном сочетании смыслов и весь гениальный сатирический подтекст этого высказывания, обличающего ложь и невозможность всякого прямого штурма неба, всякого кавалерийского требования-наскока — от себя или от других — быть добрым, хорошим, правильным и т. п.

Для человека, вкорененного в какую-либо истину, не свободу, единственным способом сознательной активности оказывается работа, труд как подчинение себя, служение делу избранной истины. Сколько возвышенно-патетических слов сказано в защиту и во славу труда! "Работа и труд всю лень перетрут". Ведь именно труд некогда сделал из обезьяны человека как Homo Sapiens; и по сей день каторжная работа остается единственной прерогативой и достоянием Великих и Сильных мира сего. Непрестанная работа — внутренняя или внешняя, работа совершенствования и развития — вот единственный путь добиться сколь-нибудь значимого успеха в этой жизни. Об этом без устали и не без подчеркнутой скромности делятся в своих интервью и на творческих встречах, на церемониях награждения и в задушевных беседах известные актеры и режиссеры, юристы и политики, бизнесмены и банкиры. Просто надо быть немножечко более усердным, более настойчивым и усидчивым, надо научиться полностью подчинять себя делу, которое ты выбрал и (или) которому ты служишь. Если только нужно, надо уметь отказывать себе в больших и маленьких радостях жизни, не быть слабым. Ты — король своего дела, если только полностью отдаешь себя этому делу, иначе — ты неудачник или, по крайней мере, один из многих, малоценный и неинтересный для других человек.

Спору нет, работа, труд, профессионализм — это то, что двигало и двигает человека и человечество. Более того, вышеприведенные строчки являются мировоззренческой картинкой американского мета-мифа, насколько я могу эту картинку прочитать. Но все же пути творчества принципиально иные, чем пути работы, и таят в себе гораздо большие перспективы. Впрочем, первоначально творчество тоже может пониматься как следование "осознанной необходимости" и как некая сознательная работа. Но только до тех пор, пока "необходимо", "надо" осознанной активности, свободы, творчества, бытия в здесь и сейчас из рационального требования — изустного или на бумаге, моего или другого ко мне — не превратятся в переживаемую мною реальность. Тогда работа как пусть и героическое бросание себя на амбразуру "надо" / "необходимо", порой пусть и сопровождаемое идеалами невиданного усердия, настойчивости и выкладки, но всегда опустошающее, выхолащивающее и подчиняющее себе саму живую суть человека — не уступит наконец место саморегулирующему ровному огню изнутри — "хочу" творчества, сообщающему нашим жизням смысл и полноту.

Пока же предложу как такое первоначальное, пока словесно-рациональное "надо" и пока только на бумаге для читающего мое видение, что есть творчество. Своим изначальным условием, творчество предполагает сознательную самокорректировку на здесь-и-сейчас, "проведение работы" по осознанию самой возможности реальности здесь-и-сейчас. Это происходит на путях согласия со своим прошлым (а) и освобождения от рабства объективного будущего (б).

(а) Проанализировать, пережить заново все узловые моменты жизни. Собрать воедино все самое хорошее и все самое плохое. Все, что было — истинно, ибо все было так, как оно было. Я есть источник смысла и преобразующей энергии жизни, но моя суть — в вечном настоящем, а не в прошлом, относительно которого я бессилен. Природа прошлого — истина, как оно было. Всяческие энергетические затраты в отношении прошлого — в виде сожалений и разочарований, переживания неправды, несправедливости, недолжности и неистинности прошлого меня ли, мира ли, других людей или ситуации — неминуемо обкрадывают мое настоящее. Если мой дом сгорел от удара молнии, то каждый новый день моего страдания по этому поводу и посылания проклятий природе сущего ровно на один день будет отсрочивать мое здесь-и-сейчас уже в новоотстроенном доме. (Вот и в молодости кто-то, "совершивший ошибку" так и живет с ней до конца дней своих — а вы говорите, Судьбы нет...)

Но прошлое — это еще и то, что живет своим опытом во мне настоящем, в моем знании и переживании, что есть добро и зло, что может быть использовано как мое орудие в деле утверждения моей правды и моей сути в настоящем. Между моей жизнью в старом доме и фактом его сгорания я могу провести связь и извлечь некий смысл для себя "на будущее" — тем и силен;

(б) Будучи бессильным в отношении моего прошлого, я всесилен в отношении моего будущего. Никакой прогноз — астрологический, научный, социологический, медицинский, никакие предсказания или гадания, знамения или приметы — ничто не имеет сколько-нибудь решающего значения для возможности моего творчества и моей активности здесь, в настоящем. Человек свободен пользоваться всеми этими "костылями" и они, безусловно, "истинны" и необходимы на своем уровне, когда в здесь и сейчас я обнаруживаю принципиальную невозможность своей определяемости изнутри как внутреннюю свою незаполненность, недостаточность и необходимость в деле, выборе действий извне. Я же есть тот, кто сам свободен творить выборы и реальность из себя, и критерий здесь только один, — что переживается мною как истина здесь и сейчас.

Итак, начало творчества — возможность самоосознания и самооценки в здесь-и-сейчас. Задача — как можно более точное и адекватное вытягивание наружу, формулировка в словах своего нынешнего состояния. Каково мне здесь-и-сейчас? Как я себя чувствую, что ощущаю? Доволен ли я своей жизнью? Или хочу какого-то изменения, чего-то другого? Как насчет моего семейного, социального, бытового, денежного положений?

Второй этап — утверждение смысла и целеполагание. Не существует смыслов и целей вообще, безотносительно к конкретным личностям. Скорее смысл и цель суть то, что я призван сотворить. Что является для меня самым важным? Самым дорогим? Что я люблю и чего не люблю? В чем для меня смысл жизни — моей жизни! В чем состоит цель, ради которой стоит — мне стоит! — жить? Чего я хочу в жизни? Чего хочу в плане работы? Какая она, моя единственная и неповторимая половинка, которую я [так] хочу встретить?

Далее, необходимо конкретизировать образы желаемого и наполнить их первоначально-воображаемой плотью и кровью в контексте современного общества. Не просто — хочу заняться бизнесом, — но каким именно? Можешь для себя описать? Не просто — хочу встретить самую-самую, но у меня уже ее портрет... Шире — на этом этапе речь идет о создании образа нового мира, образа, в котором найдут свое отражение все мои прозрения и открытия что есть истина, смысл, жизнь, куда войдет без остатка весь мой несгораемый шкаф жизнеутверждающего. Третья составляющая — конкретизация и воображение образа моего нового мира — такого, в котором я хотел бы жить.

И, наконец, творчество предполагает не только идеальное воображение нового мира, но и последовательное проявление этого образа в реальности социальной. Четвертый этап — реализация, оформление желаемого на социальном уровне. Если то, к чему я стремлюсь, есть плоть от плоти — я сам, если в нем нет ничего наносного, не моего, — то у желаемого мной просто нет никаких шансов не стать реальностью физической. Вместе с тем уже само стремление к осуществлению желаемого служит источником пробуждения колоссальной активности сознания, что придает моей жизни качественно новую энергоемкость и уже только в этом — безусловная гарантия победы человека творческого,

Ибо творчество, как и жизнь сама, ни в коем случае не является процессом достижения какой-либо цели; всегдашняя суть жизни-творчества — не что заиметь, но насколько наполнено жить. То, что представлялось мне правильным вчера, сегодня, в свете более расширенного опыта сознания, представляется малосущественным и второстепенным. Именно поэтому творчество никогда не начинается и никогда не заканчивается во времени; его начало и конец — это я здесь-и-сейчас. Так что вышеперечисленные "этапы" творчества — не более чем условность передачи моего опыта, но не обязательная такая четырехступенчатая поэтапная реальность, которая может мыслиться только во времени. А что есть жизнь и творчество, как не дерзновенные пробы-упражнения в вечности?

^* Собственно, исследования в этом направлении ведутся уже несколько десятилетий. См., например, интереснейший сборник "Сознание и физический мир". М.: "Яхтсмен", 1996 г.