По последовательно научной методологии познания, ставшей утверждаться в сознании западного человека с начала XVII века и достигшей своей высшей точки к началу века XX, достоинство и успех человека, вся его состоятельность и счастливая человеческая возможность виделась в том, чтобы суметь как можно более основательно закрыть все шлюзы собственных субъективных привнесений и проявлений в процессе объективного познания существующего миропорядка. А что же наш "субъективный человек"? Если все его человеческие ценности духовного и нравственного порядка — всего лишь субъективизм, выдумка, психологическая фикция, не вкорененные в природу существующего миропорядка, действительности, — что оставалось делать ему? Если отдельно взятая человеческая жизнь все чаще стала рассматриваться лишь как звено в цепи восхождении-эволюции человека к неким отборным своим человеческим или общественным формам, лишь как средство для наступления лучших времен — будь то марксистских, ницшеанских, позитивистских, оптимистически-эволюционных или еще каких-то других — как было жить ему? Человек ведь не перестал чувствовать, не разучился мечтать, не смог себя убедить до конца, что все его глубинные переживания и предпочтения — это "всего лишь" ложь, неправда, фикция только потому, что мир и его Разум сказали ему, что они все про него знают, что "все мы из праха однажды вышли" и что "все мы в прах однажды и вернемся"?! Соглашаться с тем видением человека, которое рисовало бесстрастное научное исследование, — означало убивать в себе все живое и заживо хоронить себя.
Охватив и по-настоящему задействовав только полмира человеческого космоса, только мир человеческого Разума, наука и установившаяся вместе с ней методология познания обрекла человека на отчуждение существенной своей части и внутренний раскол, раздвоенность и дуализм сознания. Собственно, такой дуализм не стал привнесением чисто "нововременного" плана и явился скорее продолжением линии средневекового христианского дуализма духа и материи, Веры и Разума, духовного и мирского, только теперь — и это стало очевидным — чаши весов качнулись уже в другую сторону и принижение эмоциональной, чувственной, интуитивной, страстной, духовно-мистической составляющих человеческого опыта стало необходимым условием для утверждения интеллектуального, логического и рационального в качестве единственной, подлинно-истинной основы человеческого существования. Если раньше человек жертвовал Разумом для возможности Веры, то сейчас сама возможность жизни "по Разуму" оказалась реальной только при условии обязательной жертвы всем субъективным комплексом индивидуальных переживаний и чувствований.
Ответом субъективного человека стал уход в творчество художественных ценностей, жизнь как произведение искусства и жизнь в искусстве — для одних и потребление продуктов такого творчества, такой жизни творцов — для других. С одной стороны — живописание на мольберте, сочинение романов, создание партитур, исполнение и воплощение написанного на сцене; посещение выставок, концертов, театров, уединенные прогулки по осеннему парку с томиком в руках — по другую сторону. Миры Шекспира и Баха, Гете и Бетховена, Байрона и Шопена, Ибсена и Вагнера становятся новой Благой Вестью эпохи, обогащающей миры миллионов своих современников в ничуть не меньшей степени, чем некогда (а во многих человеческих мирах и по сей день) Священное Писание религии. Домашняя библиотека "писаний человеческих" стала таким же необходимым атрибутом жизни всякого образованного гражданина, всякой утонченной натуры, как настольная Библия и посещение Церкви для человека религиозного. Постоянное чтение художественных произведений и слушание музыки было приравнено по своему статусу к регулярной исповеди перед лицом Бога. Не беда, что человек в видении творцов искусства весьма отличался от образа, "официально" утверждаемого главенствующей научной парадигмой. Достаточно было просто того, что образцово мужественные (женственные), романтичные и сильные, герои искусственного повествования затрагивали такие струны отдельно взятой человеческой души, которые оставались большей частью беззвучными при всех занятиях науками, или даже в реальности собственной жизни. В произведениях художественного вымысла, в звуковом ряде музыкального произведения зачастую чувствовалось гораздо больше жизненной правдоподобности, чем в тех образах мира и человека, которое рисовало объективное знание — будь то общественно-политического, естественно-научного, философско-этического или религиозно-эзотерического плана.
И человек Нового Времени выбирал по преимуществу Искусство, выбирал романтический жест и символическое движение в сторону некой более совершенной и справедливой, более красивой и гармоничной реальности жизни. Но — именно символическое движение, именно "искусственное" желание преображения действительности характеризовало по преимуществу его мотивационную природу. Основной же воз современности был и поныне там: искусство не могло вылечить от общего недуга эпохи, уже упомянутого ужасающего внутреннего "раздрая" и дуалистичности сознания. Скоpee, мир искусства в том виде, который он принял на протяжении XVII - XIX вв. — со всеми его салонными институтами, общим духом противопоставления ко всему простому и жизненному, творцами как проводниками некоего неотмирного откровения и вдохновения, критиками как непогрешимыми первосвященниками, замкнутым кругом высшего общества, скучающей от собственной незаполненности светской паствы, развлекающей себя искусством и в любом случае превращающей его лишь в дополнительное средство своего престижа и значимости — такое искусство скорее само явилось одним из зримых проявленных плодов отчужденного от своей глубинной сути и разорванного человека. С одной стороны, лишь немногие авторы были способны осуществить в жизни то, о чем писали, что сочиняли, исполняли и о чем пели. С другой стороны, читательское, зрительское потрясение от соприкосновения с миром другого человека, потрясение от произведения искусства чаще всего рождало не желание привнести полученное знание в жизнь, в реальность отношений со своими близкими, но желание создать свое художественное произведение. Общее настроение эпохи сколь приветствовало творчество художественных ценностей, столь не приветствовало и попросту не знало возможности творчества жизненных ценностей, творчества жизни. С одной стороны, можно было много, прекрасно и самозабвенно писать о Любви, о волшебстве Чувства, поднимающего над обыденностью, но в действительности вести скучную и малоинтересную жизнь и спасаться от обыденности посредством все того же писания. С другой стороны, широко распространялась и крепла вера в то, что в книгах — одно, в жизни совсем другое. Для одних Искусство становилось больше жизни, а воображаемые собственные герои — реальнее и желательнее, чем близкий человек из плоти и крови. Для других жизнь не имела никаких соединительных мостов с миром искусства, кроме возможности "хорошо провести время" или даже "скоротать часок-другой" за чтением книги, "чтобы не так скучно было".
И все же значение искусства, особенно в рассматриваемый период времени, трудно недооценить. Будучи делом субъективного человека, оно, по существу, стало и единственной пищей для всего живого и жизненного в человеке. Это в равной степени относится как к величайшим творцам Нового Времени, так и к массам внимающей им публики "по другую сторону рампы". Шли десятилетия, и поступательное возрастание мощи и всеохватности миров художественного видения действительности, что особенно хорошо прослеживается на примере развития классического романа и музыкального симфонизма, одновременно отмечало собой как бы вехи развития внутреннего мира воспринимающего произведения искусств их современника. Для меня более чем определенна и информационно значима разница между Гете и Томасом Манном, Бетховеном и Вагнером. На основании творчества этих и других творцов история человечества становится для меня чем-то действительно (и единственно!) живым, как развертывание во времени некой единой человеческой реальности, а не как бесстрастная сводка произошедших битв, смертей и общественных преобразований в одну строку, никак не связанных со мной и моей жизнью в настоящем... Собственно, именно живую личностную историю мы единственно и предлагаем на страницах этой книги.